Любку знала вся улица, накоторой она жила, и не только вся улица, а знала вся Гольяновка, где она царствовала без трона, и не только Гольяновка, но и Большая почтовая, куда она водила драться гольяновских мальчишек. А суждено было Любке,что узнает ее вся страна.
Улица резко спускается к прудам. Зима. Ребята с улицы, крутой и прямой, на санках лихо съезжают на лед. И санки, словно юла, начинают крутиться по льду. Чем больше кругов, тем сильнее удовольствие. Мальчишка лет семи разогнался изо всех сил и мчится на пруд. Вдруг—треск, и он вместе с санками (даже крикнуть не успел) идет под лед. Было одно место на пруду со слабым льдом: старались не кататься там, да новичок не зналитого. Обожгла его ледяная вода, ничего не успел понять, а его, мокрого, оглушенного и испуганного, вытащив из проруби, уже колотила распаленная девчонка. Колотила и приговаривала:
—Иди, бес, домой и не показывайся мне на глаза, а то еще получишь.—А сама легла на лед и еще пыталась выудить шапку и санки паренька. Малый с ревом помчался домой. Знал, что с Любкой Кулаковой шутки плохи. Еще всыплет, тумаков надает.
Любка отогнала мелюзгу от проруби и пошла домой сушиться.
Мама стирает. Рядом с корытом лежит гора белья—опять взяла у студентов. Любка сняла с себя мокрую одежду, повесила поближе к печке, переоделась в сухое, пошла к колонке за водой, потом наколола дров.
—Люба, садилась бы за уроки!
—Сейчас, мам! Давай помогу. В четыре руки быстрей управимся. Уроки подождут.
Вода греется. Пар, мокрое белье. В доме, и без того сыром, стало совсем душно. Закончили стирку. Теперь за готовку. Скоро с работы вернутся братья и сестры. После стирки и готовки надо прибрать комнаты. На комод постелила кружевную салфетку, на стол—клеенку, убрала постели. Дома одни только кровати да сундуки. Но всегда чисто и от этого уютно. Народу полным-полно. Не до мебели. Было бы где спать да есть.
Все домашние дела закончены, осталось только младшую сестру Лиду разыскать. Опять куда-то умчалась. На прудах ее нет. Наверное, на лыжах не накатается. Любка, захватив лыжи-самоделки, побежала за Лидой с тайной мыслью и самой разочка два прокатиться с горы.
Ребят здесь, как всегда, много. Самые смелые и удалые съезжают с горы на санках. И Лида, конечно, здесь. На правах старшей (Любке—четырнадцать) она пытается загнать Лиду домой. Но та хитрит, видит, что Любка сама на лыжах, значит, ее можно уговорить еще покататься. Невдалеке увидела Люба и свою тезку (за редкую миловидность ее все звали Ляля). Красивую темноглазую девчушку опять осаждали мальчишки, по-ребячьи выражая свое расположение: то дергали за косички, то кидали в нее увесистые снежки, словом, не оставляли без своего жестокого в этом возрасте внимания. Любка опекала и охраняла ее. Разогнала слишком ретивых поклонников: «Смотрите, если кто обидит Ляльку—жизни дам!» Для Ляли наступило блаженное время—можно спокойно покататься.
—Эй, кавалеры! Чем к Ляльке приставать, давайте с горы не на пятой точке, а на лыжах. Кто из вас смелый?