Поезд идет в Ленинград Обычно Люба в дороге бедокурила, не давала никому покоя. Разбудит спортсмена: «Вставай, небо рушится!»—и тот спросонок бросается куда-то. Все хохочут, а Люба громче всех. А в этот раз приросла к окну, и ее не было слышно. Вместе с ней в купе ехали горнолыжники И вдруг Люба запела: «Дни идут, как уходит весной вода...» Голос был сильный и верный. Лыжник с верхней полки не поверил своим ушам:
—Любаша, а ты еще и поешь?—и сам с удовольствием подтянул Любе, потом спели «Кирпичики», «Любу-Любушку».
Из другого купе на Любу все время посматривал моряк. Решился подойти к ней:
—Простите, девушка. Разрешите представиться. Меня зовут Николай Мокротов. Я служу в Кронштадте. Мне кажется, я вас узнал — вы Люба Кулакова —чемпионка СССР по лыжам?
—Не ошиблись,—ответила Люба.
—Я тоже люблю лыжи, а вот служу на море. И знаете, не жалею. Сколько ни смотрю на море, наглядеться не могу. Оно такое неповторимое всегда. Не помню, какой поэт сказал: «Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться».А вы были на море?
—Да, в Ялту на сборы ездили.
—Простите меня, пожалуйста, вам, наверное, часто надоедают с такими просьбами. Я хочу вам написать письмо—дайте ваш адрес, пожалуйста.
—Если очень захотите, напишите. Адрес давать не буду. Сами найдете. Я не иголка.
—Обязательно напишу.
В Ленинграде в гостинице ребята завели разговор о девушках. Лыжник, который ехал вместе с Любой, спросил у Николая Антоневича:
—Ты не знаешь, есть у Любы Кулаковой любовь?
—Ты что, с ума сошел? Какая там любовь? Она сама как мальчишка.
—Сегодня к ней один краснофлотец подъезжал, адрес просил, а она не дала.
—Ишь ты, фитюлька какая,—с уважением протянул Антоневич.
—Но морячок сказал, что все равно разыщет ее.
Почему-то это сообщение не обрадовало Николая Антоневича. Любку он знал давно, уже года четыре; вместе объездили полстраны. На сборах, пожалуй, не было парня веселей и находчивей, чем Любка, а на соревнованиях все ждали от нее чуда—чем еще ошеломит Кулакова.
Захотелось сейчас же увидеть ее. Постучал в номер к девушкам. Но Любка уже убежала с каким-то ленинградскимлыжником вкино.
Встретил ее только вечером. Идет в окружении ребят, хохочет, несет большую лошадь-качалку. Никому из ребят даже в голову не пришло помочь ей. Любка—свой парень, в помощи не нуждается.
—Привет, Люб! Ты кому это конягу тащишь?
—Галинке, племяннице, дочке Тониной.
—Себе купила что-нибудь на память о Ленинграде?
—А что мне надо? Только снег! Захвачу мешок.
Новый,1941год Люба встречала в подмосковном доме отдыха со своими друзьями по спорту.
На маскараде появилась старая барыня с буклями, в белой кофте, в длинной широкой юбке. Скользила по снегу такая страхолюдина, что в темноте ребята пугались. Потом бросила лыжи и такого трепака отплясывала—пол ходуном ходил. Никто в этой барыне не узнал Любашу.
А наутро Люба вышла к столу в новом платье. Все ахнули—такой милой и нарядной ее видели впервые. Ребята уступили ей место. Николай Антоневич загрустил.