Фаворский разъяснял все это так, что Лилову важна была работа руками. Он продолжал вести лошадь в поводу и во время прыжка, между тем большинство все делает до прыжка, и дальше всадник в действия лошади уже не вмешивается. Не вмешивается прежде всего потому, что можно сделать только хуже, лишь помешать лошади, сбив ее и с хода и с толка. А при нынешних маршрутах и препятствиях, которые громоздятся выше лошади и требуют от коня кошачьей гибкости, а от всадника мгновенного расчета, лиловские «руки» решали дело. Да, он выгибал спину, это все видели, но лишь знатоки замечали, как он работает руками, как он действует поводом, а если нужно — и хлыстом.
Снимки сохранили полеты Бориса Лилова над препятствиями. Кроме рук и посадки, стоит обратить еще внимание на лицо, глаза: в любой из моментов прыжка всадник смотрит, следит за тем, что делает он сам и лошадь, а это не так часто встречается. Некоторые считают даже за шик в момент прыжка «убрать голову»,лихо отвернуться в сторону, как бы показывая: «Сделал все, что мог, а теперь будь что будет!» Нет, Борис Лилов был мастером от начала и до конца, от первого и до последнего момента, в полном смысле мастером, создающим прыжок. Расчет? Он не боялся, не стыдился расчета во всю меру отпущенных ему способностей, а там, выше, должно было, онзнал, сработать уже «чувство лошади».
Борьба и соперничество обостряли у него это «чувство». В характере его, как спортсмена, поистине сказывалось нечто «ямщицкое»: не любил, так сказать, медленной езды. У конников есть такой вид соревнований — «до первой ошибки». Первое же поваленное препятствие — и всадник сходит с дистанции. Кроме того, устанавливается норма времени. Скажем, две минуты. Иными словами, кто больше за это время возьмет препятствий. И тут Лилов не то что соперников не знал, а выглядел просто всадником другого класса, чем остальные. На классических конкурах его бивали. Случалось, что и лошади под ним отказывались прыгать. «Не мог справиться с лошадью мастер спорта Борис Лилов», — читать странно, но так и было. Необходимость методического расчета и оглядки при езде на классический конкур притупляла в нем самое выигрышное — эту реакцию. Но до «первой ошибки», когда дело решает изобретательность на ходу, ловкость, когда требуется удаль и та знаменитая кучерская способность, взявшись за вожжи, сказать «Черт побери все!» — тогда говорило в Лилове — лиловское, «ямщицкое», тут и полная гармония во взаимоотношениях с конем устанавливалась,IIбыл Борис «как птица в полете, как рыба в воде»...
Вот прыгают один за другим десять человек. Для большинства первый же барьер оказывается чреват «первой ошибкой». «Сердца» у людей не хватает! Наконец, наиболее стойкий и опытный преодолевает шестнадцать препятствий. Однако на старт вызывается Борис Лилов — и берет двадцать один барьер. Он взял бы и больше с той же чистотой, да две минуты кончились.
Относился к мастерству и «чувству лошади» Борис Михайлович без мистики, но знал, что это есть и этим все держится. И тут уж многого не высчитаешь, не учтешь. Бывают и парадоксы... Однажды весной выехала смена всадников первый раз из манежа на улицу. Лошади были как на пружинках. Они только высматривали случай, им только повод был нужен для того, чтобы взвиться свечой. Лошади ведь не так уж боязливы, они чаще делают вид, будто боятся. Ну, отдаленные гудки машин и чириканье воробьев не могло быть приличной причиной для безобразия. Но тут с треском отлетели в заборе доски, и через дыру высунулась... козлиная борода. Это один из «мамонтов» по старинному ипподромному обычаю держал на конюшне козла, считая, видимо, что и в наши дни козел на конюшне, как и века тому назад, приносил и пользу и счастье: это он отгоняет оводов и... Правда, никаких оводов на городском ипподроме нет, но традиция есть традиция. Словом, этот бородатый дьявол вышелпогулять, весенний воздух на него, в свою очередь, возымел действие, и, увидав забор, решил он растратить на него избыток пробудившихся в нем сил. Что тут было с лошадьми! Всадников раскидало по всему ипподромному полю. Кони носились с развевающимися поводьями и стременами. Один спортсмен усидел только потому, что его занесло за угол конюшни, и там ему удалось успокоить лошадь. «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать...»